Иоанна Хмелевская - Бега [Скачки]

Я повернулась к Монике.

— Теперь вы мне можете сказать, что стряслось, у нас есть минутка до старта.

— Что стряс… А-а-а! Ну да, конечно. Моя тётка обзванивала всех знакомых и всем рассказывала про этот блокнот Завейчика, потому что очень расстроилась. Вчера вечером и даже сегодня утром ещё звонила. И ей тоже звонили всякие разные… Потом она пошла к обедне в костёл, а я осталась дома, и пришёл один знакомый. Он был страшно расстроен, спрашивал насчёт этого блокнота и не хотел верить, когда я сказала, что полиция ещё вчера его забрала. Он все повторял, что у него с Завейчиком были разные общие дела и в том блокноте записаны адреса и телефоны, которые ему страшно нужны. Он обязательно хотел до этого блокнота добраться. Когда он пришёл, то не представился, потому что в лицо я его знаю, да и он меня, наверное, тоже знает, но потом назвал свою фамилию. Он с большим таким нажимом повторил несколько раз, что зовут его Кароль Бальцерский и что он очень просит, чтобы тётка ему сообщила, когда же он сможет получить этот блокнот в своё распоряжение. Я ведь ему сказала, что блокнот потом должны отдать тётке. Так вот, дело все в том, что фамилия его совсем не Бальцерский, я в этом уверена. Тётка, когда вернулась, подтвердила, что никакого Бальцерского не знает, зато ей звонили двое знакомых, Подвальский и Ерчик, оба они были связаны с Завейчиком какими-то деловыми интересами, выглядят они похоже, прийти мог любой из них. Не знаю, важно ли то, что он представился как Бальцерский. И вообще я не знаю, что надо делать.

Я сосредоточенно слушала, потому что одна из фамилий показалась мне знакомой. Подвальский, я ведь уже слышала такую фамилию, Господи, где это могло быть… Минутку, его должны звать Эугениуш…

— Эугениуш? — спросила я.

— Что — Эугениуш?

— Этот ваш Подвальский. Его, случайно, зовут не Эугениуш?

— Не знаю. Минутку… Да, Геня Подвальский.., такое сочетание имени и фамилии у меня в памяти отложилось. А что?

— Но вы не уверены, что это приходил Подвальский?

— С тем же успехом это мог бы быть и Ерчик. Или ещё кто-нибудь. Но погодите, это ещё не все. Я даже сомневаюсь, стоит ли рассказывать… Вы надо мной смеяться не будете? То есть я не это хотела сказать, смейтесь на здоровье, если хотите, только не принимайте меня за кретинку, мне бы очень этого не хотелось. К тому же за истеричку.

— Я ещё не слышала про кретинок-истеричек, которые занимались бы лошадьми. Лошади требуют спокойствия, они сами истеричны. Так что на этот счёт можете быть спокойны, что бы вы там ни сказали.

— Тогда я вам расскажу. Так вот, в какой-то момент мне показалось, что он хочет меня убить.

— Ты что, оглохла, что ли? Дашь ты мне в конце концов открывалку или я сама могу её взять?! — возопила Мария, близкая к тому, чтобы треснуть меня по башке бутылкой пива.

Я даже и не заметила, как она пришла, и не убрала свои пакеты с её кресла. Я сунула руку в сумочку и вытащила косметичку.

— На, все здесь, возьми. И выброси куда хочешь Расскажите подробнее, — попросила я Монику. — Может быть, вам вовсе не показалось.

— Пришёл дворник… Нет, наверное, тут нужно по порядку рассказывать… Теперь это называется «домоуправ». Моя тётка его попросила, чтобы он поменял ей прокладку в кране — вода уже струйкой подтекала, — а она ему хорошо платит за такие услуги, вот он и пришёл, едва смог… Нет, на самом деле не так, это потом было… Я разговаривала с этим Бальцерским, который вовсе не Бальцерский, сказала ему, что полиция забрала блокнот Завейчика, он мне наконец поверил, очень огорчился, встал с кресла и восхитился цветком. У моей тётки есть цветущий амариллис, он действительно очень красивый, но мужчины ведь редко когда такие вещи замечают, а этот на цветок показывает и спрашивает меня: «Какой красивый! Что это такое?» Я взглянула, куда он указывал, а в этот момент позвонили в дверь, я вскочила и бросилась открывать. И я Совершенно уверена, что этот самый лже-Бальцерский держал в руке что-то такое., ну, вроде палки с шаром на конце. И вообще мне показалось, что он словно бы замахивался этой штуковиной. Он уже замахивался, но тут я вскочила с кресла, и он поскорее спрятал руки за спину. Оказалось, что как раз пришёл этот дворник слесарь-домоуправ, и выяснилось, что тётка, спускаясь вниз, напомнила ему насчёт крана и сказала, что деньги она оставила на письменном столе. Ну, дворник для начала заглянул в комнату, Бог его знает почему: то ли из простого любопытства, то ли деньги эти хотел увидеть, потому что, как только зыркнул на стол, так сразу воодушевился. Бальцерского он тоже увидел. Я сразу не сообразила, только сейчас, когда вы меня стали расспрашивать, я вспомнила, что именно тогда этот тип и сообщил, что его фамилия Бальцерский. И мне сейчас даже начинает казаться, что он специально говорил, для слесаря. На весь дом провозгласил, что фамилия его Бальцерский. Этой палки с шаром я уже, конечно, не увидела, и даже не стала бы клясться, что она действительно существовала.

— И он ушёл?

— Что, простите?

— Этот Бальцерский, спрашиваю, что, встал и ушёл?

— Ушёл. А слесарь в кухне остался. А потом вернулась моя тётка.

— Нужно было сразу позвонить пану майору Вольскому.

— Вы думаете? Но ведь это такая глупость…

— Не имеет значения. Убийца тоже ведь не гений, и у него могут быть дурацкие идеи. Вы с кем сюда приехали?

— На такси.

— Тогда предлагаю, чтобы отсюда вы уехали с майором. Я вам это устрою. Займитесь пока паддоком и избегайте уединённых мест…

Дали сигнал на старт. Сложности с убийцей отошли на задний план. Я поспешно извлекла из сумки бинокль.

Нубия выиграла без малейших затруднений, за ней пришла Гамбия, пять-три. Надо было спуститься вниз пораньше и не слушать идиотского трёпа пана Собеслава с Вальдемаром, чтоб обоим им скиснуть…

— Ихние деньги, наше почтение, — сказала я мрачно.

— Весь ипподром нацелился на квинту, — высказал своё мнение полковник.

— И на Гамбию тоже все ставили? — безнадёжно спросил Юрек. — Ну да, пятый номер — фаворит…

— Я видела того типа, который располагает конфиденциальными сведениями из конюшен, — недовольно говорила пани Ада. — Он поставил пятьсот тысяч, пять последовательностей по сто, а все начинал с единички. Посмотрите, разве непонятно, что его надувают как хотят?! А он даже и не видит, дурень этакий. Я уже третий раз на него внимание обращаю…

Пять арабских лошадей во втором заезде были Примерно равными претендентами на победу, и я вспомнила, что на арабах хорошо едут Скорек и Кацперский, поэтому решила поставить на жокеев. Два-пять и пять-два, в обе стороны, потому что ни один из них со времён царя Гороха не приходил первым. Значит, пора им выиграть! Весь ипподром единодушно ставил на четвёрку, но на ней ехал спортсмен-любитель Квятковский, который, правда, ужасно старался, однако особыми способностями не отличался. На чистокровных — пожалуйста, но не на арабских лошадях, разве что эта Гречка сама пойдёт к финишу…

Я едва не забыла про Монику и лже-Бальцерского, но, к счастью, под лестницей наткнулась на старшего комиссара Ярковского, и чувство долга отодвинуло развлечения на задний план.

— Вы знаете, эта Гречка и прийти может, — сказала я ему, — поймайте-ка младшего комиссара Вольского…

Я передала ему рассказ Моники. Надо было обязательно проверить, кто там приходил к её тётке, да ещё и прихватил с собой палку с шаром на конце. Я была абсолютно уверена, что в этом таится некий колоссальный смысл, но понятия не имела какой, а атмосфера ипподрома не благоприятствовала следственным раздумьям. Старший комиссар Ярковский сомневался в достоинствах Гречки, он твёрдо стоял на том, что выиграет Кацперский, и шёпотом заверил меня, что к майору обратится сразу после заезда.

Скорек неожиданно показал класс и очень легко выиграл. За ним, к сожалению, прорвался к финишу шустрый любитель Квятковский, после чего я стала энергично рвать на себе волосы, потому что поставила, разумеется, наоборот, а за последовательность дали аж четырнадцать тысяч. Юрек печально сказал, что это все-таки наименьшее зло. Триплет и квинту выиграли все наши знакомые.

— Метя, — спросила я, перегнувшись через Марию, — ты некоего Подвальского знаешь?

— Геня его зовут, — ответил Метя. — Знаю. А что?

— А кто это?

— Такой референт министра. Скотина средней паршивости. К Малиновскому он страшно подлизывается. А зачем он тебе?

— Он глупый?

— По-разному бывает. Иногда малый не дурак, а иногда и дурак немалый. А что?

— Да ничего. А Ерчика ты знаешь?

— Ерчак — это же лошадь, — заметила мне Мария. — Из конюшни Врублевского. Мы все её знаем.

— Не Ерчак, а Ерчик. Ерчика знаешь? Метя на секунду задумался.

— Нет. Ерчака я точно знаю, а вот Ерчика не припомню. А что?

— Да ничего, ничего. Нет у меня сейчас времени морочить себе голову всякими преступными хитросплетениями, но свет в конце туннеля у меня начинает брезжить. Ещё, правда, сама не знаю какой.